Все про любовь

   Дом был такой, каким бывают дома на картинках в детских книжках. Небольшой, в два этажа, с эркерами и высокой крышей, под которой светилось полукруглое чердачное окошко. Вокруг в сумерках шумел на ветру почти облетевший сад. И какой-нибудь, дрожащий от холода прохожий мог бы легко представить себе веселье и покой, царящие за этими отреставрированными крепкими стенами…

   - Не понимаю, как современные девушки могут так увиваться за немолодыми толстыми мужиками! Как будто у нынешних нимфеток все нормальные инстинкты отключились. Остались только рефлексы. Реагируют хлеще павловских собачек исключительно на сигнал «деньги»… - фраза красивой, но уже не юной дамы повисла в воздухе. У мужчины, сидящего рядом, не дрогнула ни одна черта ухоженного, но чуть обрюзгшего лица. Спортивный, очень высокий парень отвел глаза. Молоденькая девушка задрала повыше упрямый подбородок и неопределенно улыбнулась. И только сомелье, наливавший вино в бокалы, неловко дернул рукой. Впрочем, вино не пролилось.

   - Предлагаю выпить первый бокал за очаровательную и остроумную хозяйку сиих щедрот. За тебя, Рената! – и мужчина поднял бокал в сторону женщины. Девушка отпила вино. Ей показалось, что она глотнула уксуса. Мужчины заметили что-то по ее лицу.

   - Дашенька, вам не нравится «Шардоне»? Я велю заменить бутылку. Но советую прислушаться к ощущениями. Урожай 78-го года.

   Девушка попыталась улыбнуться:

   - Вино – великолепное, Сергей Павлович. К тому же мы с ним – одногодки.

   Конечно, вино было великолепное. Просто у нее все внутри тряслось от страха. Она не чувствовала вкуса вина, не слышала звуков музыки, не дышала стерильным воздухом богатого дома… «Эта Рената… Она специально меня доводит, чтобы я разозлилась и наделала глупостей… Господи, зачем я согласилась на это! Еще не поздно встать и уйти. Ведь не будут же они меня удерживать насильно, в самом-то деле…» - мысли проносились у Даши в голове, но совсем не отражались на лице. Она вскинула стриженную по-мальчишески головку и еще раз улыбнулась, теперь уже совсем свободно. Сергей Павлович зарокотал мягким баритоном что-то успокаивающее: про сбор винограда во Франции и старинный праздник урожая…

   И тут опять зазвонили часы. Те, что стояли в холле и были величиной с небольшой шкаф, вызванивали хрипло и приглушенно. Этот бой раздавался каждые полчаса. Но звук их пробивался сквозь закрытые двери и музыку. Мелодично, нежно играли украшающие стены зала. Но особенно необычными были те часы, что стояли на каминной полке. Искусно и подробно сделанный фарфоровый замок. Циферблат – на его центральной башне. Сначала играл горнист на крыше, потом опускался подъемный мост, и в открывшиеся ворота под механическую музыку старинного менуэта выезжали фигурки. Шут, король и королева, пастушка и пастух, смерть с косой. Потом фигурки скрывались внутри замка, мост поднимался, и часы замирали… Даша захотела рассмотреть часы поближе. Пока она шла к стене напротив, особенно заметна стала ее юность: немного подпрыгивающая, как у жеребенка, походка, напряженность высокой шеи… Сергей Павлович тоже поднялся и подошел к ней сзади. Он уверенно положил тяжелую руку на Дашину спину, прямо на нежную ложбинку, идущую от выступающего верхнего позвонка к вырезу платья…

   - Нравится?

   - Очень! – Даша осторожно высвободилась из-под его руки. Сергей Павлович будто не заметил маневра:

   - Это все Рената насобирала. Страсть к часам. И украсила ими интерьер нашего клуба.

   - Это разве клуб?

   - Ну конечно, мы тут своей компанией собираемся… Приватный клуб, для своих.

   И совсем тихо прошептал ей на ухо:

   - Ты готова? Не волнуйся. Все будет хорошо.

   Хорошо… Хотела бы она знать, что означает для него это «хорошо». Судя по интерьеру, у него, как и у этой дамы, которая позволяла себе коллекционировать антиквариат, все было не просто хорошо, а прекрасно. Прекрасны были стены, украшенные гобеленами, то ли старинными, то ли вытканными «под старину», со сценами охоты, серо-зелеными пейзажами… Прекрасен был зал, в котором они сидели, с темной мебелью, тускло отражавшей огоньки бесчисленных свечей… Прекрасной была музыка, тихо звучавшая то клавесином, то сипловатым звуком флейты… Даша смотрела на огромное помещение и вспоминала свою квартирку в «хрущевке», где в двух комнатах ютились ее мама, бабушка, она сама и Ирка с Котиком. «Если бы Ирка не родила Котика, еще как-то жить было бы можно… Хотя Котик – такая прелесть. Подло думать так, как думает она сейчас… Можно бы снять квартиру и жить отдельно, но это стольник. А у нее зарплата – стольник…» Так она стояла и задумчиво смотрела вокруг, а Сергей Павлович смотрел на нее. Хорошенькая девчонка… Даже больше чем хорошенькая. Длинненькая, ножки – загляденье. Хотя они все сейчас такие – с ножками. Выросли, как по заказу моды… И лицо симпатичное, с милым ехидством. А главное – есть в ней какой-то живой огонь, украшающий больше любой красоты… Вот и у Ренаты в юности был этот огонь… Никогда ее лицо не было пустым, никогда она не сидела вяло, как кукла, а всегда, казалось, была готова сию минуту подпрыгнуть, выкинуть какую-то штуку… Сергей Павлович вздохнул тихо, про себя, и мягко подтолкнул Дашу по направлению к сидящим: те откровенно развернулись в их сторону.

   Когда они вернулись к столику, Рената внимательно и жестко глянула им в лица: сперва на Сергея Павловича, потом на Дашу… И неожиданно сказала:

   - Дашенька, Алеша, вы бы потанцевали! А мы, старички, на вас посмотрим…

   Даша залилась краской:

   - Какие же вы старички?

   - Ах, бросьте, моя дорогая… Конечно, старички. Мне уже… Впрочем, не важно…

   - Ну а мне будет пятьдесят. Чем и горжусь! – засмеялся Сергей Павлович. – Да вы потанцуйте, потанцуйте… - он кивнул Алене, который, видимо, почувствовав еле заметную нотку приказа в голосе шефа, немедленно вскочил и подошел к Даше. Бессмертный голос Эдит Пиаф умолял о любви какого-то Джонни… В первые секунды Даше почудилось, что она на каком-то выступлении, как в детстве, когда ей часто приходилось участвовать в концертах… Но скоро, кажется, слишком скоро, забыла про чужие глаза и просто поплыла в Алешиных руках. До ужаса хотелось прильнуть крепко-крепко к его груди. Потому что осень за окном, невидимая в сумраке позднего вечера. Потому что голос певицы так страстен… Потому что ей было страшно и одиноко…

   - Что, Рената, ты, кажется, ревнуешь меня к девочке? А хороша, не правда ли?

   Рената сделала глоток вина. Лицо ее было холодным:

   - Ревную? Не обольщайся. А девочка недурна. Да они и всегда у тебя недурны. Красота ваших подружек прямо пропорциональна содержимому ваших кошельков. Может, и мне заняться ловлей мальчиков с улицы? Ты бы был доволен, Сережа?

   От этого мягкого «Сережа» у него сделалось на миг больное и беззащитное лицо.

   - Нет. Ты ведь знаешь. Я…

   Рената оборвала его:

   - И все же таскаешь сюда своих подружек? Чего ты хочешь: чтобы я одобрила твой выбор или разозлилась, кинулась бить тебя или ее по щекам? Мне все равно. Мне нет никакого дела до твоих романов. И хватит об этом.

   Музыка на время смолкла. Но эти двое посредине зала все еще не разомкнули рук.

   - Смотри, Сережа! Они обнимаются. И никакие деньги не властны над молодостью и страстью.

   - Теперь обольщаешься ты, моя дорогая Рената.

   Даша и Алексей сели к столу. Музыка звучала другая. И Сергей Павлович снова шутил, похохатывал и всячески имитировал непринужденность беседы… Даша смотрела на Ренату с легкой завистью. Она казалась ей безупречной. «Сколько же ей лет? Если ему пятьдесят, а она пусть моложе, но ей за сорок, что ли?! Не может этого быть. Тридцатник – максимум.» Если бы сама Даша была постарше, она непременно обнаружила бы опытным взором и усталость век, и при полном отсутствии морщинок отсутствие той естественной бархатистости, нежности, внутреннего сияния, что дается только молодостью… И все же Рената была хороша. Природа подарила ей тип лица, который с годами, становясь жестче и теряя в свежести, дополняется внутренним значением. Тень драмы, сквозящая в чертах… Надменность, замкнутая в узкое лицо, сила… Даже рот в яркой помаде, крепкий и четкий рот стильной брюнетки не опустился уголками губ, а хранил двусмысленную усмешку… Фигура тоже была хороша: гибкая, с прямыми плечами и округлыми предплечьями. Более суровый взгляд, возможно, и разглядел бы некоторую искусственность этой чуть суровой красоты, угадал бы все литры пота, пролитые на тренажерах… Заметил бы, что запястья скрыты тяжелыми браслетами, а такое же тяжелое колье-ошельник прикрывает основание шеи… Но Даша никогда не видела так близко по-настоящему богатых женщин. Она вдыхала запах тонких духов Ренаты, глядела во все глаза на ее платье, сплошь расшитое какими-то узорами, не видными издали и лишь совсем рядом заметными, - хотела быть такой же.

   Наверное, это восхищение как-то прорвалось на ее лицо, потому что Рената неожиданно оттаяла, потеплела и заговорила с девушкой почти по-дружески.

   - Вы красиво танцуете… Учились этому?

   - В детстве в кружок ходила. Да и просто люблю танцевать.

   - А вы, Алеша, что любите?

   - Я? – он явно растерялся. («И что она ко мне прилепилась?») – Ну… Баскетбол люблю… На барабанах постучать… А вообще-то, я работать люблю. Я же дизайнер, Рената…

   - Можно без отчества… Дизайнер? Я думала, вы, Алена, что-то вроде дополнительной личной охраны и секретаря в одном лице…

   Он вопросительно глянул на Сергея Павловича. Тот усмехнулся.

   - Алексей обладает множеством талантов и специальностей. Он еще чемпион Европы по восточным единоборствам.

   Алеша вспомнил школьные времена и изобразил «хорошего скромного мальчика».

   - Да это когда было, Сергей Павлович! Это ж юношеский чемпионат был…

   Он измучился совершенно. Во-первых, ему неудобно было сидеть на этом слишком низком то ли стуле, то ли кресле, ноги лезли коленями под самый столик и норовили его опрокинуть. Во-вторых, опять заныла проклятая виолончель… В-третьих, он просто очумел уже от всей этой ретрухи. Честно говоря, сейчас он предпочел бы общество каких-нибудь пальцатых братков, чем терпеть эту слащавую изысканность… «Великие князья, блин, советского разлива…» - ругался Алексей про себя. Скорей бы уже закончился этот занудный и тревожный вечер…

   Но вечер все длился, часы пробили еще и еще раз, и теперь все сидели на диване в другом помещении: кажется, это была библиотека. Рената и Алексей курили… Сергей Павлович пил коньяк. Рената, медленно пуская дым, рассуждала: «Почему так красивы грехи в юности? Немного жадно ест… Это же прелестно…» Даша так и застыла, не донеся конфету до рта. Ее и правда вдруг (от волнения, что ли?) разобрал дикий голод, и она принялась уничтожать фрукты и конфеты. А конфеты она обожала. Сестра завистливо вздыхала: «Везет тебе, Дашка, жрешь как мужик, - и ничего. Все как в прорву летит – такая же тощая…» Рената расхохоталась, глядя на Дашу с конфетой в руке.

   _ Дашенька, нельзя же все принимать на свой счет! Я говорю вообще, в целом… Например, молоденькая девочка лжет… И в этом есть свое очарование… Или пьет взахлеб, так что вода стекает прямо по подбородку. Все прелестно. Все едва намечено… И грешки прелестны, словно нераспустившийся бутон. Даже когда молодость неряшлива – она прекрасна… Даже когда юность слегка развратна – чудесна. А перенесите-ка все это годков на двадцать попозже? Красиво? То-то. Безобразно.

   Сергей павлович хмукнул:

   - Да ты философствуешь, Ренаточка…

   - А что? Философия в наше время – преступление?

   - Я что-то не совсем тебя понял, ты предлагаешь искоренять грехи заблаговременно, или можно предаваться им до определенного порога? До двадцати пяти можно, а дальше – ни-ни?

   - Я ничего не предлагаю. Я – констатирую.

   - Да не, ты явно на что-то намекаешь. Может быть, на то, что в моем возрасте – заметь, я говорю в моем, а не в нашем – роман выглядит безобразно?

   - Ты сказал! – ткнула в его сторону длинной сигаретой Рената. – Ха-ха-ха! Давай поинтересуемся мнением наших юных друзей, чьи грехи кажутся столь прекрасными…

   Алеша заговорил с неожиданным жаром. Его длинный, но невразумительный монолог сводился к тому, что красивая женщина в зрелости всегда еще красивее. Рената и Сергей слушали его снисходительно, по лицу Ренаты блуждала понимающая, интимная какая-то усмешка. И Даша, неожиданно для себя озлившись, поддержала Ренату:

   - В зрелости человек отвечает за свое лицо. Он его сам делает. Это как портрет Дориана Грея… Раневская в старости стала красавицей…

   Сергей Павлович охладил ее пыл.

   - Боже мой, Дашенька, да вы никак Уайльда читывали? А я уж думал, что современная молодежь только подписи к снимкам в журналах читает! А в лучшем случае – Акунина. И как это у вас теперь принято говорить? Это – пафос?

   - Напрасно вы так, Сергей Павлович. И Акунин вполне приличный писатель, - обиделась почти до слез Даша. – Я все же институт закончила. Словечек типа «отстой» не употребляю. А пафос – прекрасное понятие. В переводе с греческого означает «чувство, страсть, страдание»…

   И уже в который раз повисло неловкое молчание. Рената встала и распахнула дверь на балкон. В тишине вдруг стал отчетливо слышен шум проливного дождя. И всех четверых охватило общее чувство, которому вряд ли есть название. Просто чувство, которое появляется, когда ненасытным и темным осенним вечером сидишь в теплом спокойном месте, слушаешь хорошую музыку и пьешь вино… На эти недолгие минуты все они забыли, кем друг для друга являются и зачем пришли сюда: им показалось, что они в кругу близких. Алеше представилось, что Сергей Павлович – его старший, надежный друг. И сейчас можно было бы сыграть с ним партию в бильярд и порасспрашивать его о таинственных и важных денежных делах… Сергею Павловичу захотелось просто, без всяких мыслей о сексе галантно поухаживать за Дашей и порассказывать всяких историй про жизнь. Даше примечталось, как они с этой красивой теткой посмеялись бы и посплетничали… А Рената просто смотрела на Сергея Павловича. Она вспоминала дождь тысячу вечеров тому назад. И окно, раскрытое во влажную, полную осенних запахов и звуков ночь. И Сережку, который стоял, обняв ее, у этого окна. И всю тогдашнюю молодую,  счастливую и праздничную жизнь… И казалось, продлись этот шум дождя еще минуту, все они скажут друг другу что-товажное, простое и искренне… Но зазвонил телефон. Сергей Павлович взял трубку, послушал. Коротко сказал: «Да». Потом он извинился и сообщил, что вынужден ненадолго отлучиться.

   Алексей посмотрел на Дашу долгим, что-то означающим взглядом. В Дашином лице появилось выражение мольбы. И хотя это выражение исчезло за секунду, Рената успела его заметить: нет, недаром эти двое так скованно держались, когда их знакомили в самом начале вечера, значит, они еще тогда, с первого взгляда понравились друг другу. Тем легче ей будет сделать то, что она хочет. Рената откинулась на спинку кресла.

   - Ну что же, господа, пока уважаемый Сергей Павлович отсутствует, предлагаю вам деловой разговор. Дарья, уж извини, но буду с тобой на «ты». По праву старшей. Ты, как я поняла, закончила институт. На девок, озабоченных только бумажником партнера, не похожа. Даже несмотря на эту кошмарную косметику. Кстати, почему наши девушки так устрашающе красятся? Ладно, это я так… Так зачем тебе Сергей? Ты рассчитываешь на его денежную поддержку? Или хочешь с его помощью сделать карьеру?

   Дашино лицо пошло красными пятнами.

   - А если мне он просто нравится? Что, такого не может быть?

   Рената вздохнула:

   - Может. Но почему-то девушкам нравятся мужчины в возрасте, если они лауреаты, гениальные режиссеры, в крайнем случае – богатые бизнесмены… Честно говоря, не припоминаю, чтобы кто-то из топ-моделей вышел замуж за грузчика дядю Васю.

   Но Даша не собиралась сдаваться.

   - Это очень примитивно, Рената. Девушек в этих мужчинах привлекает личность. Их сила, талант…

   - А деньги? Деньги – не привлекают? Тебя лично? Ну, честно ответь!

   Даша почему-то вновь посмотрела на Алешу.

   - Да, мне нужны деньги. Но…

   Рената немедленно ужесточила тон.

   - Вот и все. И никаких «но». Сколько тебе нужно?

   - В каком смысле?

   - В самом прямом. Сколько денег тебе надо, чтобы сейчас ты ушла отсюда с этим мальчиком?

   Алеша вскочил:

   - Я и так пойду.

   - Сиди. У нас очень мало времени. Лучше скажи: она тебе нравится?

   Алеша отвернулся, но сказал твердо:

   - Да.

   - А тебе он?

   - Да, - также отчетливо прозвучал голос Даши. Она успела подумать с неуместным юмором: «Спрашивает, как тетка в загсе…» - но улыбнуться не решилась.

   - Так сколько же вам нужно, чтобы вы ушли отсюда вдвоем? Пятнадцать? Двадцать? Пусть будет двадцать. Ведь все равно, Дашенька, эти богатые мужчины дьявольски скупы. Правда. Уж я-то знаю. Даже в лучшем случае, если ты подцепила его надолго, чем я предлагаю, ты от него не получишь. Соглашайся, Даша!

   Даша глубоко вздохнула и, словно ныряя, зажмурила глаза:

   - Да.

   Ответ получился беззвучным, сиплым, и она еще раз твердо сказала:

   - Я согласна.

   Деньги принесли через минуту в бумажном пакете. Рената вывела Алешу и Дашу на крыльцо особняка. Вызвала шофера. Спросила на прощание:

   - Вы разберетесь между собой с деньгами? Впрочем, это уже ваше дело.

   Потом догнала их на дорожке, оступаясь на высоких тонких каблуках, и сунула Даше бумажку:

   - Позвони мне, я найду тебе работу. Это мой личный номер, для своих…

   Садясь в машину, Даша увидела, как Рената возвращается к двери особняка, прямая, с голыми плечами… Кто-то уже бежал ей навстречу, держа в руках зонтик… И скоро они ехали по ночному городу. Ехали молча. Возле одного из домов на окраине попросили остановить. Вышли из машины и обнялись.

   - Ты чего дрожишь, Дашка? Видишь, все обошлось.

   - Да я все думала, что это глупая шутка, что они нас разыгрывают. И вообще, все так непонятно… Она же любит его, да? А он ее?

   - Какое нам дело, Дашенька… Главное – теперь мы поженимся. Нам будет где жить. Я смогу заняться своим проектом. Учиться дальше смогу. Мы родим ребенка.

   Они стояли в темноте, чуть разбавленной светом дальнего фонаря под старой грушей. Плоды оставались еще на ветках и валялись, раздавленные на влажной земле. От них остро и сладко пахло молодым вином…

   - Подожди, я ему позвоню. Отлично, даже мобильник теперь у меня есть!

   Он набрал номер:

   Сергей Павлович! Все в порядке. Да. Счастливы.

   Алеша опять обнял ее покрепче, просунул руки под легкое пальтишко, нашел голую спину, особенно горячую под его холодными руками. И зашептал неразборчиво в ухо, в ежик волос:

   - Дашка, я тебя хочу! А ты, Дашка? Пойдем ко мне!

   - Не пойду. Твоя мама опять начнет…

   - Ну тогда – к Костику!

   И они отправились к Костику, у которого родители жили за городом, и в кухне стоял замечательно удобный диванчик… И уже через несколько шагов Даша вспомнила:

   - А деньги?! Идиоты мы, Алешка, таскаться с такими деньгами. Пойдем, я их домой занесу. И что мы вообще родителям скажем? Где взяли? Они решат, что ты криминалом занялся.

   Алеша засмеялся.

   - А! Соврем что-нибудь. Они у нас доверчивые…

   Но, входя в темный подъезд, Даша снова остановилась и спросила:

   - А может, нам не надо их брать? Может, нужно отдать их ей обратно? Почему он нас нанял? Зачем ему этот спектакль?

   Алеша взбесился.

   - Дашка, прекрати! Не порть настроение! Какого черта! Мы ничего плохого не сделали. Она спросила: «Вы нравитесь двуг другу?» Мы сказали: «Да». Мы что, соврали? Да для нее эти двадцать штук, как для нас с тобой – двадцать копеек… Пойдем, правдолюбица моя! К твоим услугам саморазлагающийся диван и я! Ведь правда, Дашка, я очень услужливый?

  

   Сергей Павлович вошел в библиотеку. Рената стояла возле распахнутого в ночную осень балконного проема. Он всегда угадывал по ее спине, когда она скрывала слезы…

   - А где же наши гости? – спросил он недоумевая. Рената повернула сухое, застывшее лицо.

   - А гости наши, то есть ваши, улетели и оставили тебя с носом.

   - Рената, признайся, ты опять начудила, испугала девушку? Может, ты ей сказала, что я – сексуальный маньяк? И что, Алеша тоже ушел?

   - Да, и твой Алеша тоже ушел, причем с ней. И я ничего ей такого страшного не говорила. Просто юность всегда тянется к юности. Вот так, Сережа.

   Сергей поднял с пола шаль и накинул ей на плечи. Она передернула плечами, но шаль не сбросила…

   Сегодня Рената увидела бомжей. Вообще-то ей негде было их видеть. Во двор дома, где располагалась ее квартира, посторонние попасть не могли. Сюда, в сад возле клуба, тоже. По городу она передвигалась на автомобиле, и кто там мелькал за тонированными стеклами – Бог весть… А сегодня она поехала к тете Кате, единственной из близких родственников оставшейся в стране. Родители, тетки и племянники с ее, Ренатиной, помощью давно перебрались за рубеж. А тетя Катя упиралась, не хотела бросать могилки мужа и сына. Вот в тети Катином дворе, возле подъезда, выйдя из машины, Рената их увидела. Двое мужиков цвета позднего баклажана направлялись от мусорных бачков навстречу такой же синюшной бабе. Женщина весело, как-то странно приплясывая, замахала мужикам ручкой: «Привет! Сто лет вас не видела!» И они всей компанией, словно группа пионеров, собирающих металлолом, возбужденно переговариваясь, побрели куда-то вдаль. Рената поняла, что стоит и смотрим им вслед. «Что же это я? Бомжам, что ли, позавидовала? Да нет, просто показалось, что они свободны… Хотя какая у них свобода, они же связаны по рукам и ногам болезнью, пьянством… Зачем я вообще возвращаюсь то и дело в эту страну? Здесь же никого нет. Делами я давно не занимаюсь… Что меня сюда тянет? Преступника тянет на место преступления…»

   Потом она отвлеклась вроде бы у тети Кати, рассказывая про маму, брата. Но старушка, как на грех, вытащила давние фотографии, на которых она, Рената, черно-белая, светящаяся молодостью, голенастая и смешная, смеялась и корчила рожи. А теперешняя Рената, красивая, вылепленная массажистами и стилистами, вдруг замерла, словно прислушиваясь к дальнему звуку. Звук был отвратительным, глухим и хриплым… Депрессия двигалась на нее неотвратимо, будто неуправляемый грузовик. Она наезжала на Ренату всегда именно осенью, и бесполезно было прятаться от нее в переулках Парижа, на набережных Венеции и на пляжах Атлантического океана. Когда-нибудь этот грузовик нагонит ее… Но не теперь. Теперь она сделает что-нибудь, глупое, непредсказуемое.

   Собственно, уже сделала. Рената вздохнула… Зачем она влезла в чужую жизнь? Опять, в который раз, искусившись возможностью дать кому-то свободу… На черта она им? Они все равно продадут ее кому-нибудь, кто заплатит подороже… Она увидела, что Сергей смотрит на нее не отрываясь.

   - Ну что ты глядишь на меня? Пусть хоть кому-то повезет больше, чем мне…

   - Рената, зачем ты мучаешь себя и других? Все давно прошло и быльем поросло. Ты красива, свободна…

   - Да, я совершенно свободна. Но цена была столь велика, что покупка потеряла всякий смысл.

   - Ну не надо так… Люди платят действительно высокую цену, порой жизнь, за то, что ты получила играючи.

   - Играючи. Ты прав, я и была игрушкой немолодого, усталого, ревнивого, жестокого человека. Зачем ты отдал меня ему?

   - Но, Рената, мы же вместе тогда решили!

   - Да, решили, просчитали. Мы были молодые и наглые, мы думали перехитрить всех. Только вот время не перехитришь. Знаешь, Сереженька, оказывается, оно идет одинаково для всех: и для богатых, и для бедных…

   - Время действительно идет. И мы могли бы не тратить его на выяснение отношений. Мы еще не стары. Если бы ты захотела забыть…

   - Что забыть? Что мы продали нашу любовь? Сдали меня в аренду? Ты считаешь, это возможно? А если я не могу забыть эти десять лет, когда я должна была быть послушной девочкой, целовать его нелюбимое тело, терпеть его ползающие по мне руки…

   - Ты несправедлива. Ты могла отказаться. Но ведь ты тоже мечтала быть богатой и независимой!

   - Я была дуррой! Но ты ведь – мужчина! Почему ты не сдох от ревности, от тоски? Почему ты не сказал «Нет, она моя!»

   Господи! Почему? Да потому, что они были нищими. А им хотелось красивых тряпок, ветчины и шашлыков, клубники – зимой, моря – летом… Они даже не знали тогда про горные курорты, про Ниццу, про виллы на берегу океана… Но понимали, что жизнь может быть другой. Без этих унизительных очередей, без трех рублей до зарплаты, как у их родителей. И они тогда и впрямь решили, что умнее всех. Может, так оно и было. Они были классными специалистами в профессии, которая тогда не котировалась… Ведь поняли же они тогда, куда все катится. И выбрали свою темную лошадку. Среднего хозяйственника с большими возможностями. И этот дядечка, лысоватый и веселый, прибрал к рукам сначала их город, потом область, и уже поговаривали о нем в приватных разговорах как о негласном хозяине крупнейшей отрасли… Они сделали ему первые выборы, хорошо сделали… И можно было просто работать дальше за очень приличные деньги… Но поздней страстью стареющего сильного мужика он потянулся к Ренате. И они, подсчитав все «за» и «против», проголосовали «за»… И мужичок не подвел. Сдержал слово. Вывел в большие люди. Держал при своем серьезном деле. И, умирая в швейцарской клинике, именно ему, Сергею, сообщил номера счетов с деньгами для него и Ренаты. Он велел взять с конкурентов хорошие отступные и уйти в тень. И хотя Рената рвалась продолжать драться за отрасль, Сергей сделал, как сказал их шеф, патрон, благодетель. Барин покойный. Хороший хозяин своей дворни… Теперь они богаты. И свободны.

   - Рената, он же умер пять лет назад… Можно уже простить и ему, и мне…

   - А я ему простила. А тебе – никогда! Никогда…

   Замурлыкал крохотный телефончик в Ренатиной сумочке, лежащий на подоконнике. «Боже! Кто в такое время? У мамы что-то случилось?» Рената приложила телефон к уху: «Да. Что? Это ты, Даша? Что ты плачешь? Глупости. Нет, можешь оставить себе. Несомненно. Любит? Сейчас поздно. Позвони мне завтра. Завтра расскажешь». Она выключила, щелкнула кнопкой и повернулась к Сергею:

   - Вот, глупая девчонка, нашла у себя мою помаду и испугалась, хочет вернуть.

   - Зачем ты дала ей этот номер? Благодетельствовать собираешься?

   - Да, может быть, работу ей подыщу…

   Они соприкоснулись взглядами и тут же отвели глаза… Сергей думал про Дашу: «Глупо получилось. Девочка слишком чувствительна. А производит впечатление сильной. Те две, предыдущие, были погрубее, без сантиментов… А эта собирается все рассказать Ренате. Дурочка. Впрочем, когда-то Рената должна была узнать. Жаль. Ей доставляло такое удовольствие щелкать меня по носу. И, отправив этих девок, как ей казалось, на свободу, она веселела на какое-то время, была со мной мягче… Иногда мне даже казалось, что все можно вернуть… Любимая моя! Жестокая, сентиментальная, ненавистная, единственная… Если можно было бы встать на колени, обнять твои ноги и прижаться щекой к теплоте кожи под платьем… Если бы можно было провести ладонью, крепко и нежно вдоль тела… Если бы хотя бы поговорить, как вечность назад…» Возле окна, открытого в ночь, стояли мужчина и женщина. Они молчали. И только часы на разные голоса отбивали полночь.